Місце запису: місто Охтирка Сумської області;
Дата запису: 25.07.2020 року;
Хто записав: Коцур Юлія Олексіївна, завідувачка Інформаційно-видавничого відділу Національного музею Голодомору-геноциду;
Респондент: Задереєв Федір Андрійович, 1 лютого 1921 р.н., народився в селі Кобилянка Чернігівського району Чернігівській області;
Розшифровка аудіозапису: Софія Базько;
Під час Голодомору 1932-1933 років проживав в селі Кобилянка Чернігівського району Чернігівській області.
(при розшифровці матеріалу з диктофону, збережено мову респондента)
Представтеся, будь ласка, як вас звати?
Ааа, роділся по собственному желанію. В Черніговской губерніі. В области. На реке Снов. Которая впадает у Десну. Сейм река и Снов. Снов где-то идет оттуда с России. С Брянской области. Но она тогда была даже судоходная. Так вот. А родился знаете когда, по собственному желанию? 1 февраля, 21 года. Отак. Ну и пошел и поехал, по жизни. Ну, как вам сказать, помнить начал тогда, когда отец вывозил навоз и с собой на поле меня взял. Он был босиком, в самотканной сорочке и в брюках. Ну картуз, конечно, тут уже…старый картуз. И все. Выбросили навоз, он свернул папиросу. Кресало было. Выбил огонь, закурил. И мы поехали домой. Но от шо интересно, я лет 5 был, или 6, запомнил песню, я. Как он пел. «Хорошо на горке жить, тяжко подыматься. Хорошо девчат любить, тяжко расставаться». Дааа, даа. Ну и вот таким образом. Но вы знаете, погода была исключительная. Чайки эти были…а, ну, полевые. Килик они у нас… Жаворонки. Птицы, понимаете. А поехали на озеро, там уток было… перелет, сотня! Они нырнули, а я ж не знал. Говорю: «Батька, а утки потопились!». «Чудак, они ж нырнули» — говорит и так дальше. Это я запомнил. Ну а потом пошел и поехал.
А як ваша прізвище, ім’я і по батькові?
Меня? Федор Андреевич Задереев. Задереев.
А вашого батька як прізвище, ім’я, по-батькові?
Ааа?
Отца вашого.
Андрей Федорович був. А мать — Варвара. Во так.
А якого року народження батько?
От, я уже не помню, честно говоря. Не помню.
А мати?
Тоже. Забув. Какого-то 98 года. В общем, в прошлом. В прошлом.
Восєм, тисяча дев’ятсот восємсот дев’яносто восьмого?
Ну я не знаю. Батька был полноцен, военнообязан еще. Значит где-то, какого-то 98 года. Еще в те годы. Но честно говоря не помню. Не интересовался.
А батьки в колгосп вступили?
Не, не вступили. Я вам можу сказать, когда Риббентроп приехал сюда, на Украину. Министр иностранных дел Германии. А у нас был Молотов. Это я запомнил. И заключили договор на 10 лет. Торговый и мирный на 10 лет. Поняли? Мы должны им снабжать пшеницу и свинину. Жили. Немцам. А они нам дают механизацию: станки там, моторы электрические и так дальше. От такое вот. Той вот, они нас подвели. Потому шо тихая была такая агрессия. Тайная, понимаете? Ну и рассказует потом через Буг переплыл… Я — прапорщик по званию, я. И той прапорщик немец переплыл и докладывал шо: «170 дивизий сосредоточили. Немцы на границе. Будьте осторожны!» Когда доложили в Москву, из границы, наши, говорят: «Это провокатор. Расстрелять» Поняли? От такое вот.
А Голодомор ви пам’ятаєте?
…а была приказ ликвидации безграмотных. Понимаете? По всей стране. Ну я не знаю, в 32 году я ходил в школу. Еще в пер…во второй?…во второй класс, примерно. Или в третий. И когда мы с отцом идем со школы, а хлопцы мне говорят…ну, такие пацаны, как и я, «Хведар Девич» — у нас по белорусски гомоня… гомонять. Там, разные села, разные наречья есть, — «Вашу теличку повели дядькИ». Они знали, соседи, теличку нашу. Я смотрю, а их — 3 человека наших, а один в Буденовке в военном. Красная повязка. Вот. С винтовкой. С города. Ну, повели так повели. И, а, и сани потянули. Понимаете? А че голые сани? Понравились сани им, понимаете? Козерочки назывались. Впереди кучер, а сзади 2 пассажира. Я прихожу домой, а мать плачет. «Шо таке?» — забрали теличку, и забрали фасоль даже, в руках у нее была была, фасоля. Понимаете. А нас было 3 детей. Или четверо даже. Все забрали. И собаку убили. А я…но не жалко было, ничего, а пацан же ж, собака то друг. Побег. А за сараем на огороде собака убитый. Ну конечно я рыдал и плакал. Это от такой случай, понимаете, был. Первый удар по мне, по моему организму и всему сознанию. Вот так вот. Но потом и пошло, и поехало. А я шото себе записал. Ага, очень много случилось.
Ми це зможем зліпити? Та? Ну краще щоб, та, може відклав листок. Якшо… Чекай, він краще сам розповідає, потім запитати. Це значит, шо получается. Ховайте! Хо-хо або сховайте, да. Можна я візьму?
Да. В конце концов, я еще запомнил отчетливо, когда зимой приходила женщина. А отец, а отец ездил строить у Москву метро, а потом приехал. Вот соседка пришла, женщина говорит: «Андрей Федорыч, батька умер». Как…а зима уже, холодно ж было. Похоронить надо. А батька встал из-за стола, каже: «Ганна» — Анна звать, — «Я» — каже — «крошки не было во рту уже 3 или 4 дня, силы нет». Все. Заплакала и пошла. Потом, когда люди начали умирать — некому хоронить. Ну все, в общем, выкачали все от это зерно забрали ж, с осени. И у колхоза увели кОней, забирали плуги, понимаете, волей-неволей, в колхоза. И в конце концов, шо ж получилось? В конце концов, хоронить даже некому было. Дак, наш сосед через 1 дом, Савка звать, а она Марфа была. Там такой пацан был, как я у них. Их выгнали с хаты. Наложили какой-то налог, там на «Куркуль», «Підкуркульник». Выгнали. Так они, батюшківський погреб был на кладбище. Один был погреб — вот так лестница, а то походной, большой погреб. Ну начали туда снОсить. Дверь открыли и замораживались там трупы. Вот. И в конце концов, значит туда наложили десятка 3 людей. Мертвых. Дааа. Ну некому было хоронить буквально. А потом, значить, дошло до того, шо запах пошел. Дак кто-то сволок перепилял в двух местах, заварили там, понимаете. От это… Ну, людей умерших. Вот. А потом значит, уже помнится еще такой случай, шо я вишни рвал Чуть-чуть покраснели. На кладбище. И шо… шо такой запах такой. Неприятный. А я за пазуху сюда рвал, значит. Неприятный запах. Свет, понимаете смотрю. А там хоронили и смотри какие-то тряпки лежать и видать или рука, или нога. Белые косточки. Я тикать оттуда. Понимаете. Ну некому, так прикинули може снегом и чуть землей. И все. От такая штука. А было такая…такой случай. Вода разлила ото. Дак, Суходолы, там 4 километра, Черныши село. Пришли. Хотели переехать за речку, щавлю нарвать. Так они сидели… А кто? Пухлые. Кто их повезет? Сидели-сидели. Потом я пошел по воду, а мы около речки жили, а они уже все умерли, понимаете. Человек 4.
А як їх звали, знаєте?
Я с соседнего села, я їх не знав. А потом куда-то делись, вроде кто-то в речку покИдал и поплыли. От такой случай.
Ну а потом, еще ото ж весною, уже вода збула. У меня было под отчетом 3 детей. Трое: 26го года, 31го и 28го помоему.
Це ваші брати і сестри?
Да-да.
А як їх звали?
Семен один, Павел и девочка Шура. Да. Это я помню. И значить, а отец и мать ушли в Белоруссию.
Чого?
А у меня, по отцу, одна тетка вышла замуж в Белоруссию, недалеко, в Гомельскую область, а другая в Россию, Курская область. Так воны туда ушли добывать кусок хлеба. Ну там картопля, бульба, значить была у них, так они спасались, там не было такого голода. А я один остался и на печи 3е детей. Но я уже ж був герой. Мне было 12, или 11 лет. Да. Так я рано утром вставал, ехал рыбу ловить. Вудочкай. Иногда окунчиков поймаю десяток, приезжаю лодкой. Я рвал крапиву, свиньячу лободу, да, подорожник, все. Приезжал это домой и в чугун накрышу этого всього. Соломы с крыши нарвал, соломенные ж были крыты. Наварыв этаго борщу и давай кормить этих, на печи пухлые такие были, детвору. А они, понимаете, с удовольствием кушали, но косточки… рыбу, тую шо поймал. Ну покидал. А когда дня 3 ничего нету… А и дней 10 не было отца и мать, а я вот это их спасал, этой пропорцией вот этой. Я рвал эти липовые листья кушали, тоже хорошо давалось кушать. Потом еще ходил с другом облога, поле, там такие…ото я ложку когда беру такое как ложка ото черпну, где кушать. Кругом листочки, мы копали длинные корни, белые такие, блестять вроде как крохмал там. Кушали, хорошо. Вот. И таким образом значить ото я… А когда нету улова ни рыбы, встают мои подопечные, а ножка така, они сидять, кидали косточки — берут косточки, жуют, понимаете… Один случай был незабываемый. Я приехал лодкой до берега, ну подтянул и собрал свой инвентарь, иду. А стежка была. И налево верба, такая крупная, ну выгнившая кусок. А там дедушка сидел, но тепло было, уже в шубе, шапка-ушанка. Я подошел: «Дедушка». Шо, а он языком так «вувувуву» от тако. «Есть хочу, есть хочу». Ну я запомнил, думаю я поделюся с ним. Да когда уже пришел до хаты, перекрышил эту всю зелень, сварил этого борщу. Я с лавки попозметал, подмел уже значить это… головка называется по белорусски — пол. Ага. Да думаю, пойду возьму воды ведро и сам трохи умоюсь и вспомнил за деда. Миска черепяная, керамичная, набрал, думаю, деда ж надо…«Есть хочу» — просил, и токо вот так лежал «Есть хочу». Думаю: «Я его борщом накормлю». Ну взял, значит, ложку, насыпал в мыска большая, на ведро. Иду. Ведро оставляю, порожнее. Иду до вербы. Пришел: «Дед, дед, я тебе борщу принес». А он умер. Умер уже. Все. Я всю жизнь думаю «Как я не успел деда накормить». Жалко. Ну и в конце концов, я дальше… Потом мать и отец пришли, дак принесли очистки, очистки Сушили в печи и варили нам. Они называлися «смердюха». А это там, все собирали. Копали огороды, там в Белоруссии, шукали прошлогодню картоплю. Собирали. Ото шкурку собирать, там же крохмал! От это варили и кушали. Ну шо вам еще раска… Да. Ааа, ну вы знаете, я был рискованный. Я увидел у адных, жили парень такой лет 17, женщина лет 30 или 40 и бабушка. Но, значит они жили, у них корова была. Богато. А я засаду сделал в огороде. Думаю «Може я заскочу в хату, як якого хліба може є». А у них корова заболела. Я сидел, сидел за плетнем, значит, в огороде. А эта женина, 40 лет, ушла на работу куда-то. А бабушка и тей хлопец шото около коровы все…больная корова была. Потом погнали ее в череду. Они закрыли хату, висячий замок. И на призьбу положили ключ под кирпич. А я тут как тут. За ключом…а замок такой, кузнечный. Бах, открываю, заскакую в хату. Направо — печь русская. Но там что-то горшки стоят, но горя…горячая. Понимаете? Как я вхоплю? Так ведь ошпарюсь сильно. Налево — полки. На полках ничего нету. Ну шо такое? Где ж хлеба найти? А прямо от так от как идти, печь минуя. скрыня стоить. Я открываю, а скрыня… вот такая высокая. Открываю: ой! Там хлеб лежить, штуки 3 отаких… ну как футбольный мяч. Черные. А оказывается этот хлеб — картопля там натерли, и от этот, подождите, полова гречневая! Дак я, понимаете, открыл, а куда, я ж малый. Думаю: залезть и прыкриє туда. Мышеловка будет настоящая. Вот. Ааа, да кочергу беру, подпираю крышку, перегнулся за хлебину за эту. Токо выхожу, понимаете, хотел же закрыть. А хлопец у форточку: «Ти чого тут?» — то лет 17, такой парубок. И как курицу ловить меня. Я…нуу он посмотрел, думал что кто-то еще в хате є. Бросае мене, да до дверей. А у краю хаты двер…это…ворота с жердей. Як к тем воротам и пошел драпать. На край села. Выбежал, а там забежал я на поле конОпли от такой от. Слава Богу! А буханка ж хлеба есть! Черная такая. Черная. Я, значить, давай так покушал, и уснул. Да! Боюсь идти в село. Кто увидит — отнимуть хлеб. Да и потом хлопец этот может поймать. Дак я пришел уже притемком до хаты. У сараї переспал. Все там спали домашние. А утром проснулся — тяп-лап, а хлеб є. Тогда я пошел до речки. Ну знаете, в животе шото хлеб, так оно тяжело было как-то, как камень сидело. Помню, болел живот. Прихожу до речки, зачав штаны. Ото раз — хлеба того вкушу и хлебану по-собачьи этой воды с речки. Дааа, потому шо думаю: увидят дак отнимуть. Так, понимаете. От такой тоже случай был. Вот.
А браті…своїх братів і сестер, ті шо дома були, їм давали цього хліба?
Да й приносили там от эти очистки. Да й спасались кто как мог. Дааа. Крапива выручала, понимаете. Лобода, ну свиняча лобода называется. Но она сьедобная.
То ви ту всю хлібину самий з’їли? Оту всю злібину, кажу, самий з’їли?
Так я ж постепенно, я ж делил. Не сразу того ж дня. Уже не помню как. Нооо, это все по секрету. А иначе куда? Отнимуть.
А сестрам, братам?
Неее-не-не. Я в хату не заходил. Може дня 2 или 3. Батька и матка уже ж были дома.
А, вони вже повернулися.
Дааа. То вже при батька й матка были. Дак я свою обязанность и сдал им. Все. От так. Это когда их не было, дак я ну там, ну сколько в Белоруссию сходить, пешком же ходили. Та недалеко. Там 15, чи 20 килОметров. Гомельска область.
А ви де жили? В якому селі ви жили?
Село…там таке село, може дворов 80. Живописное. Там Десна. Устье. И потом речка Снов. Понимаете? Озера, луга… там красота.
Як називалось воно? Назва яка?
Село Кабылянка називалось. А пишут — КОбылянка.
А якого району?
Черниговского району. Это последний район, значить, с Белоруссиею.
Чернігівського району, Чернігівської області?
Да. На 20, чи 22 килОметра. Знаменитое последнее местечко Седнев. То там жили промышленники. А они землю имели, но больше там кузнецы, там вырабатывали кожи и так дальше. А вокруг села: Брусилов, це над Десною, мы рядом, понимаете, еще. Тогда не такие люди были. 20 КилОметров… пешком ходили у город. Все нормально. Туда и назад. Я потом повзрослел, после голодовки, 13-14 лет. Батька рыбы поймает на фунты: 5-6 фунтов. Матка каже: «отнеси». Каже…Каже соли купить, керосину, понимаете там. Шо еще? Деготь, понимаете. Нужно было от такой вот. А крестьяне все вырабатывали сами. Не надо был город. Главное: керосин, соль, спички, а иногда кресало выручало. У батька была такая трубочка, и фитиль, и 2 камушка. Отут карман такой пришитый був.
А потом же тогда девушек воспитывали так, шоб она обшивала всю семью. Даа, и детей, и мужа. Все шили сами. Пряли нитки всю зиму, ткали полотно, отбеливали. И вот, и она обшивала. Это подготовка была к жизни. Мужского, женского пола то шо надо, отлично.
А ваші батьки в колгосп пішли?
Нет. Батько как-то выкрутился. Дак у тридцать уже четвертом году, к нам приехала моторная лодка. Приостановилася коло села. Сбежалося много людей. Этот, фамилия Якугар, вышел значить и говорить: «Кто может плавать? Водником тогда еще. Мне надо». И он его взял на работу. Бакенщик называется. На второй день уже баржа пошла. Столбы потянули выше, против течения. Белым окрашены столбы. Такие, как телеграфные. И крашены. Да. А этот Якуга, батька каже… А! Он вышел с моторной лодки, говорить: «Кто на работу? Я хочу взять. Но шоб только не куркуль». А отец 8 лет батрачил у Лаврененковых. С детства. Потому шо то ж сиротой остался. Шестеро детей было. Ну и его мать сдала, как подпасок. И так 8 лет он там проработал. У богатых людей. А этот Якуга каже: «Шоб не куркуль». А потом: «О я же куркуль». А батька: «Да який же я куркуль?» Я запомнил. «Так я в Лавренинковых наймитом 8 лет работал». Ну хорошо. Посадил…А! «Ты возьми хлеба хоть на буханку, поедем со мной». Ну я не знаю, батька прибег, шото то там мать собрала: хлеба в мешок. Посадил на лодку и против течения поехал в село следующее — Клочков. Потом к Седневу. А на второй день буксир, мотор…пароход буксирный, баржу потянул со столбами. И отец с этим товарищем же ж ставил столбы обстановку. И зачистил…бакенщиком, на работу как собрался.
А в 29му, в 30му, 33му батько не пішов у колгосп?
Не!
Ви ж про 34?
Не пойшов. Так забрали. Коня забрали. А часто у колхоз…я его встречал. Да бывало встретишь, ага….ну пожалеешь шо там. Побег. Ну его забрали. Забрали все. Не було ни плуга, ни бороны, ничего.
А розкажіть шо забрали? Шо забрали в колхоз?
У колхоз все забрали туда…и коня. Я говорю: все забрали. Но батька чето не пошел. Оце ж пошел работать бакенщиком.
Ну це він вже пізніше пішов. А шо саме забирали? От ви кажете: «В колхоз забрали». Шо забрали в колхоз?
Инвентарь в основном. Больше ведь ничего не брали. Инвентарь. Лошадей, в основном. Вот так.
У вас тоже лошадей забрали?
1 конь был — забрали того коня. Забрали. Плуг, повозку, все забрали. В колхоз.
А корова? Не було корови?
Ник…никто не спрашивал: хочешь — не хочешь. Забрали и все, будь здоров! Вот. А тем более батька ж поступил работать, ну и забирайте все. От туда. На окраине там построили конюшню. Село… я не знаю как. Потом пошло и пошло. Ну я в 35 году, не знаю сколько мне было уже. 14-15 лет. То я в матки попросил хлеба якого-нибудь спекти. Дала мне мать буханку хлеба и я пошел в город. В город пошел, в Чернигов. Да, на базар Пятиуглы. А там же женщины торговали, понимаете, пирожками. Шо ж, попросил, уже хорошо — успех. Ходил, попрошайничал. Потом нашел друга — Иван. Был Павлов Иван. Ага, дак мы ночевали знаете где? На пристани у Чернигове, лодки ото перевертають, ага, на песку. Так хорошо, на кулаке. От тако. А днем мы промышляли на базаре. Были такие шо й молока давали выпить бутылку. Ну и в конце концов, только каже «щас тут, а то вкрадеш бутылку». Ага. И пирожки давали. Потом этот Иван, мудрец был, он приучился хто не дає пирожка. Дак ото он не дає, а кошелка стоит с пирожками, кошелки у нас. Не дає. Так он научился. Он по ту сторону полки ляже. На полку. Ногу подниме, кричит: «Он летить-летить-летить, ой летить!» А я с этой стороны, где кошелка, слева стоить. И пирожки ж открытые. Дак она: «Га? Где летить? Шо?» А я, моя задача: «хап», и пошел драпать. Все! Ну сколько вхопил, это вже мое, на пополам с Иваном. Потом нас милиция закосила, понимаете. И куда: На Макаронку привезли. А, так я попал… А знаете как мы стирали белье? Трудно мне говорить. Очень было много. Дак мы снимали, научились как. Сорочку об стол побив. Да. Так вони падают вниз головой. А им легче было. А хто постирає? А хто? Когда мы никому не нужны были. Ну, правда, милиционеры завели нас, 2 патрули поймали. На Макаронку. Ну Ивану не повезло, он попал ящики сбивать, тарный цех. А меня — в сушильный. Где-то нашли штаны, переодели, потому что щель была — ужас. А шо. Ну все то ничего, мы били об столб, телеграфный столб «бах» и шо то, они падают сволочи. Но гниды то остаются, эти сволочи. Ну и все. Дак и меня переодели. Одели, понимаете, белый колпак дали и халат белый, значить. И где-то нашли майку, сорочку, у душ… И в сушильный цех. Ага. Я смотрю, думаю: на другую планету попал. Макароны… вы шо шутите.
Макаронна фабрика?
Да! Макароны! В сушильный цех, ну. Дак я значит давай, начальник такой, хороший конечно. Ну, думаю, будет же ругать, все равно. Но хапнул в руку, давай кушать — трещить. А он услыхал, увидел: «Ты что, пацан, голодный?» Я ж не признавался, шо я голодный. Да, дядька так» — говорю — «балуюсь». Потом я приспособился, как жрать эти…
Я ходил там, где завальная яма, называлася, мешкотара, мешкотара. О, я там найшов спать ночью. И в конце в концов поспособился начальству там уже которое после смены душ, так я спинУ мыл. Ну, они мне капейки. Я уже промышленность найшов себе.
Комусь мили спину?
Ага, как сейчас называется это…
Баня.
Алигархи, да. Ну да, считай, олигархи. Чесне слово. А потом уже начальник пошел выписал мне аванс, грошей. Я их у руках не держал. Но пошел в столовую, никогда в жизни не забуду, я две тарелки, одну тарелку заказал суп: макароны, картошка, и чебуля, и маргарином зажарэнэ. Большая тарелка влупил, думаю, ты смотри, как живу я, как генерал или просто я… на другом свете. Посидел-посидел, а еще одну заказал. Запомнил на всю жизнь. И пошла моя, и пошла моя жизнь.
А в яком це году було?
Это было, ну, мне было четырнадцать или пятнадцать лет. Я уже й забувся.
Тридцять п’ятий, тридцять шостий, да?
Да, тридцять шостий, да, отак от. Да, короче говоря, разоблачили, шо я малолетка. А я работал и ночную смену. Дак начальника охраны труда меня… «Ты малолет… сколько лет?» Я сказал. «Ай!» Ругался там. И мне назначили… это уже год прошел уже, да, вот. А Иван, Иван друг найшел молодец за четыре килОметра квартиру в Усемцах, доски послали, всё. А кто нас переодевал, говорю, телогрейки достали где-то. Да, уже получали мы зарплату, но он обижался, шо ему холодно работать. А я в сушильном цеху, да еще и макарончики жевал. Ага. Значит, повезло. Ну и в конце концов почти, почти год прошел как… Зара. Дак мне начислили за малолетство четыреста пятьдесят рублей. Это большие деньги были. Дак я ходил в очередь у магазин купить пальто. И купил за двести двадцать рублей. А потом заказал я, не заказал, нет. Это потом я уже. Колохозовские ботинки купил за двадцать четыре рубля, сарочку и картуза. Но еврей обманул на картузе, взял двадцать два рубля. Шивилётовое, большая пуговица, семиклинка. Так я поехал уже в село. Так куда, всё село сбежалося смотреть на меня. Я одет, я обутый куда вже всё. Ну, я работал на макаронке, а, а жить то негде. Правда, что там, где Иван нашел квартиру, похолодало в сенцах, дак забрали в хату. Хорошая женьщина, забрала в хату. У нее, значить, муж был молодой такой значит парень, а она пожалела. Ну, спали на доски, поставить, шо, в чем ходил, в том и спал. Но а потом, когда уже я приоделся, я услыхал, что на музыкальной фабрике берут учеников. А там общежитие было. Дак я рассчитываюся тут и пошел на музыкальную фабрику. Думаю, в общежитие устроюся жить же, у тетки в этой на досках. Это сейчас вон постель, тогда не. Да. Ну, значит, приняли меня, понимаете, и в конце концов я стал работать. Заболел, плеврит… А, подождите, я на музыкальной когда устроился, сразу ж не взяли в общежитие. На хуторе, на окраине мы нашли с Иваном квартиру, но он чудак пошел на катанинову фабрику, там где, это, сукно делають, грузчиком. Я говорю: «Так ты пошел учится, да». А я говорю: «Я вот буду мастером музыкальном». Тыщу двести человек музыкальная фабрика, бараки там, духовой оркестр свой… был танцплощадка. А я уже шестнадцать или семнадцать лет был.
Це в Чернігові ця музикальна фабрика?
Да, Черниговская музыкальная фабрика. В шесть стран отгружали струнные инструмент, пианино, фисгармоны. Отак.
А якшо повертатися назад до Голодомору, от ви казали, шо до вас приходили забирали там коня, здали в колгосп. Зерно забрали чи ні?
Кого?
Зерно забрали у вас?
Какое, каком зерно было. Не, не было, не было. А, зерно. Я вспомнил. У тридцать втором году хадили, значит, с палками. Палки, отакое, как палец, железные, и шукали ямы, и забирали все, выгребали. Свои, да.
А хто це був?
А хто? Ну, такие вот, комсомольцы. Организовывали, обещали им что-то. Знаете, всякие люди есть, которые могут и продать и купить. Их заагитировали и ходили, всё. «Бригада» называлася. А когда, я помню еще чы тридцать второй чы тридцать третий нас отправляли на бугрик, ну, площа такая перед улицей, чтоб смотрели вдруг «бригада» если ходит, чтоб прибежали домой и сказал. Прятали всё. Соломяна крыша таки тряпки прятали, и продукты прятали, всё. Забирали. А потом у калхоз не идешь — куркуль, пидкуркульнык, всё. Аписывали, клуни были, ламали. Я помню в сельраде та-тарги были, забирали даже тряпки, и продавали у сельраде эти, ну, вещи. Хто больше, хто больше. Отакое дело. Такая была неразбериха. Мужики жили неплохо. Нам с Чернигова… Беларус ездил у нас, дак он «скаравки» крычить, «каравки, каравки». Ездил к нам Беларус, у него такой ящик, ну, этот камод такой, там иголки у него, нитки, он, вышивать ото для всё. Дак он снабжал всех жи… тряпки, а «каравки» это по-белорусски, «каравк». По-украински «тряпка». Он собирал тряпочный. З России ходил, понимаете, канавал. Вы поняли? Канавал. До чого канавал: из жеребца делал коня. А наши, значит, кабанник, тоже делал, из, ну, кабана. Вырезал, понимаете. А этот еврей привозил дёготь боч-бочку с Чернигова. Далеко же. Ехать не так, и рабочее время тем более. А временем дорожили, потому что все ж вручную. И помолотили и пахали землю конем, и борозновали, всё. Так вот еврей привозил дёготь, а это был золотой человек. Звали его Ис… подождите, Ископейсахович, Ис-Ископейсахович, дак ему яешню жарили уже когда побагатели, значит, а последний, шоб он принес дёгтю. Отакой почет был. Ну, дружно жили мужики. Я помню, когда ж это было, уже не знаю. Еще, еще ни колхозов не было, вот тогда верили, понимаете. Какая вера была. Ище приезжали в шинели бывший военный, кожи собирал вырабатывать. Это еще до колхозов. Дака батька дае официйно то вс… советчик, стеренка кожа сапоги шить нада. Не расписки, ничего. Отдал и… «Як тебя звать?» Что-то нарисовал на коже и всё. Через три месяца привозит, пожалуйста, извольте радоваться, получи. А помню зимой приж… пришел мужик к нам одетый так еще по зимнему, башлык такой. Да за-заходит тогда, модно было. Самобытна культура была. Мир дому сему. Перекрестился и шапку снял. Да, и принес две косы косить. А батька когда, так грошей нэмае. Летом то яець продаш, то рыбы поймаешь продашь. Дак я вам на веру. И батька еще стукал, по звуку определял косы качество. А я пацаном и я б звонил, дал бы мне кос. Да, и поигрался бы. Дак он из-за пазухи дае чаю, положил на стол, чотырёхугольнэ. На веру. Да приехал только, знаете когда, уже после Покровы. Тоже поприветствовал, так знаете, — «Хазяин, косы добры?» Ой, а бабка не узнала, сколько прошло с зимы. Вот, нада рассчитаться. А вообще в Чернигове ото брусилов поближе к городу, дак оня евреи торговали хомуты, плуги, бороны и так дальше. Зазывайло было коло магазина: «Зайди! Хоть не купиш, посмотри». А говорит: «О! А как тебя зовут?» «А, Иван». «Та я тебя знаю, ты живешь коло Десны. У тебя гуси е, я ж бачыв, я ходил там. Ты хороший человек. Ага. Шо ты купив у нас? Купы что-нибудь». «А грошей нема». Той в’яже: « Я знаю, ты хороший человек. Там же не один мне говорил, что ты прекрасный мужик. Я тебе даю в дар, без-без денег даю. Я знаю, я тебя знаю хорошо. Ну, правильно? У тебя гуси есть?» «Е гуси, е». «Над Десною?»
В усіх є гуси.
Да, а мужик никогда не-не обдурить. Вы знаете, я был пацаном года четыре или пьять, да, был пост, пост. А корова телилася напротив печи кувшин стоял молока, знаете, на скисание. А я на печи один остался, думаю, пойду я сметанки попробую. С печи слез, лавки кругом и стол, и забрался на эту окна, где стоял два кувшинА сметаны, это, молока. И хотел палец умочить, шоб, значит, попробовать сметана. Глянув на иконы, а иконы на меня смотрят. Тут назад руку. Бо-бога боялся. Да, думаю, может, может, они не правда, они не смотрят так, як я думаю. Думаю, не, вчора в ночь попробую. Только палец завелся, там смотрю на иконы. От на меня смотрят все. Хуп, назад, и не попробывав сметаны, боявся Бога, потому что на меня иконы все смотрели. Отакое внушение.
А після Голодомору?
Вы знаете, искаранить было не очень так просто. Почему? Потому что тогда в школу ходили, дак не в школе, уже коммунистическая была власть, а ци дедушки учили меня лично «Отче наш»: «Отче наш…». Да, и молитвы, понимаете. Заповедь, да, не убей; не укради; люби ближнего как самого себя; поделись; имеешь, две сорочки дай нагому; не лицемер. Вы поняли? Да, потом приставки всякие: не плюй в колодязь, бо трапыться напится; не знай броду не лезь в воду. Отак было воспитание, поняли. Передавалося к поколению к поколения, поэтому не так просто всё это отрицание какое сделать, чтоб уже забыть эти все заповеди и молитвы. Мне батька, когда ложился спать, он всегда шепотом прочитает молитву. Иконы, лампадка висить. И тогда ложиться спать. А когда встал, перекрестился, поняли? Отакой был закон, дисциплина. Ну, обман и там всё, тогда не было разводов, кстати, как сейчас. Не… Ужас, у меня голова може опухнуть от этой… Детей бросают, тогда не было. Боже сохрани. Так, так. Батюшка венчал на у церкви. Он-он читал такое: «Отныне и до веку. У вас из двух сердец одно сердце». Да. И там спрашивал: «Веры…» Значить как… Спрашивал: «Будешь ты, значит, верная его?» И ему, всё. От они всё повенчались — всё. До венчания две косы носили девушки, ленты заплетали. Ходили гулять, танцевать. А после, когда вышла замуж, заплетала косу и кругом обметала. Усё, уже в косу ленты не носит, всё
А після Голодомору всьо, все так і осталося, оце як ви розказуєте? Коли прийшла совєтська власть.
Да я вам говорю, что искоренить было трудно это всё. Она осталася в дУшах и передавалася… Бабушки же не все умерли и дедушки, передавалося.
А іскорєняли, хотіли іскорєніть це?
Ну, пропаганда другая была, понимаете. У нас церкву закрыли, да, вже пошло дело, говорить, это забабоны и никаких не было… Аж, а з церкви сделали школу, и когда занесли туда дальше, перегарадили и сделали школу из церкви. Закрыли церкву вообще. Поняли? Закрыли церкву. Да, а батюшка, я помню, в сельсовет чето вызвали да допрашивали шото. Потом, а мы пацаны были, что-то молодые, водой облили ее, в чулан посадили старика. Гонение было, да. Религию, почему то. Вот такое было.
А його не заслали нікуди батюшку? Він так і остався в селі?
А потом… Я уже не знаю, куда его дели потом. Не-не знаю.
Ну не було вже його в селі?
Не, нет. Потом уже церкву закрыли и всё. Комсомольцы.
А хто був в тих активах, актівістах? Ви казали, були актівісти, бригади. Хто був в тих бригадах, шо зєрно забирали?
Дак присылали ж усю з города учителей таких, понимаете. Ну и вся эта, как говорится, начальников, председатель сельсоветов всех так и… Ставили таких, которые были поддерживали эту диктатуру.
А люди якось упиралися цьому? Якось протестували?
Канешна, безусловно, безусловно. Например, паску святили, дак, тайком, понимаете. Нельзя было паску посвятить. Тайком. Отак, втихаря. Как то в домашних условиях. Ну, такой переворот был. Вообще... ужасный переворот. Всё было не так как было всё. Начали перестраивать. Такая истина.
А коли була калє… колективізація, ті, які ходили по хатах, ті, хто зерно забирали, хто це були? Які це були люди? Це свої були чи тоже приєжжі?
Я гаварю, шо в нас, там, когда я со школы ишов, дак я увидел, хлопцы показали, шо в сане первый снег выпал. Так три наших было, один з города. Будёновка, шинель. Я запомнил красна повьязка тут. С города уполномоченный, молодой. Я не знаю, ну, как сказать, чи военный, чи милиционер одетый как был. Вот это запомнил и всё.
А колиски дозволяли збирати на полі в тридцять третьому?
А-а-а.
Колосочки.
Колоски. Мы копали, перекапывали картошку, и этот обьещик ехал. Втикать, куда втикать, а он с кнутом. Ну, уже-уже выкопано, а мы перекапывали. Так он с кнутом. Справа молодой лес был, а слева дорога проезжая, этот, шлях. И там столбы были телеграфные. Так эти столбы нас спасали. Он нас с кнутом хотел отшмагать. А я… пере… крутишся кругом столба, он пока развернё… на лошади, я лично спасался. С кнутом ездил, ганял. Вот так. А я куда, хитро до столба. Он как развернет лошадь, я на эту сторону, он повернул лошадь, я вот так крутился. Гоняли, ничё. И колоски собирать, и копать даже картошку. Я лично участвовал, картошку вспомнил. Собирали мы, ну, человек четыре хлопца или три. Перекапывали. Ну, обьещик гонял вот так вот нас, вот. Такая истина.
А не засуджували за колоски? Не судили за колоски нікого?
Этого я не могу сказать, не знаю. Я вам расскажу за колоски, я вспомнил. У нас недалеко был, звали его Демьян. Неча-Нечаев, по-мойму. Ну, у него жинка первая умерла, а вторая Пала-Палашка звали. Вот, а он называл Палажа. Ну, падаждите, значить, дивчина была от первой жены, такой возраст как я. А от второй была годиков три девочка. Ишел этот Демьян, он такой рассказывал очень много сказок таких, поэт прямо. Интересный человек. Он может всю ночь рассказывать всё новое и новое придумывать, да. Так он умудрился где-то пошел на поле жито настриг ножницами. Ну, воно еще не соспело, а-а, ну, короче, украл где-то. И налузал этого зерна жита. Сварили кашу, да, и покушали. Эта девочка, ну, скоко там мне было, може, десять-одиннадцать, и ей так примерно, вот. И эта жинка, и он покушали на ночь. Утром, и утром уже часов в двенадцать эта мала на подоконнике сидит ривит, плаче. Люди обратилися, в чем дело. Ну, через стекло ж видно, ребенок залезла, годика три, наверное, четыре. Кинулись, а воны лежать. Эта дивчина умерла, де-дядька Демьян умер и жинка умерла. А чого, понаедались, они голодные желудок был, понимаете. У них, ну, сьели эту кашу и всё. И умерли. Три сразу умерли.
А як їх звали, дід Дем’ян, а жінку його як звали?
Палажа.
Палажка. А дочку їхню як звали?
Я-я-я не знаю, не помню.
А як, як їхня фамилия була?
Не… Нечаев.
Нєчай.
Нечай. Да, теперь еще сосед у меня ж был Иван. Когда ликвидация безграмотных было, ну, в эти же моменты еще до Голодомора, мы ходили вдвох полтора класу соседе. Перелаз у нас при тене перелаз, вот такая вот, сделана, шоб ходить друг за друга. Дак вот у нас была книжка, недостаток было в книжке школьной, на двох книжка. Дак он позанимается часа два, потом я. «Буквар» там или что-то было. Да. Ну, вы понимаете, было устроено, где-то доставали килограмм муки на ведро кипятку. Заваривали такую мутную, значить, водичку. Ото нам давали пить. Горячий сниданок назывался. И шо вы думаете, мы с ним дружили, ходили, а потом еще нас на поле водили что-то делать. Просо полоть чи шо. Да, я уже не помню. Ну, короче говорю, водили что-то учительница за пределы города. Дак мы идеи ото по ранжиру первые. А он идет Иван этот, Федоришин Иван, Клановец фамилия. Ага, и говорить на меня: «Федир, ты знаешь, у меня так живот болит». Я дак: «А чого його так уже болить у тебя?» «Дак и не могу нагнуться даже». Дак поднял отак сорочку, а воно знаете, блестить аж. Опухоль. Дак я говорю: «Дак ты ж скажи учительнице, шо ты не можешь нагинаться». А он, зачем вели туда нас я не знаю. Ну, факт тому шо дали по кружке этой юшки. Увид, повыпивали [02:23] (не розумію слова) Ну, и всё, ладно, я говорю: «Дак ты не нагинайся, як в тебе болить». На второй день я жду, он должен через огород ко мне зайти опять туда же, да. Нет. Я думаю, пойду я, дай его через огород, через перелаз. Зайшов во двор, со двора в сенцы, а мать стоит. Я говорю: «А где Иван? Че ж його не… я его жду-жду, а его нема чогось». А вона каже: «Нема нашего Ивана, умер». Умер. Ну, меня как топором по голове кто ударил. Прибежал додому да ревел, плакал. Иван же умер. А батька на столе так голова, не стриженый, заросший. Поднял голову, так у нас же по-белорусски: «Чого ты ревешь? Чё ты ревешь ото на всю горлянку? А ну нечего…» Я говорю: «Иван умер, Иван умер». [03:43] (не розумію слова) «Ану иди сюда». Думаю, бить будет за то, что я ревел и плакал, и кричал отак. «Ану подыми штанину». Ну, я поднял отак, а у меня ноги як валенки. Так он пальцы вот так ткнул — яма. Пух, ну, я ниче, я пацан, не болело же ничего. Да каж— «Варка, не давай хлопцю жидкости». Я на всю жизнь запомнил. А то з нашем тэе будэ, шо з Иваном, тэе буде. Через день, через два и нашому буде тэе, шо з Иваном, жидкости. Ну, тогда уже то варили, когда борщи тэе чи шо то, жидкость вымучивали, давали густое, понимаете. Почему, потому что идет опухоль в ноги, а потом у живот. А переплетение кишок — всё, хана. Поняли? Так умер Иван и похоронили.
Це в тридцять третьому він помер цей Іван?
Да-да, в тридцать…
Фєдоришин його було прізвище?
Тридцать третий, во.
Фамілія його Федоришин?
Фамилия Кладовец, фамилия Кладовец. А Федориха — мать называли, Федориха.
Ага.
А больше я… Я там и не ко… там еще были дети, ну, я их не-не знаю, там…
…никто не называл, так сказать, по имени. А ее называли, если она вышла за Кас… Костюк Константина, Костючиха. Витахваниха, вот, и так дальше. Яковиха. Тогда, знаете, тогда, тогда было приятно всем, например, я совсем пацаном был, дак, мой Никита, мой! Это громко звучит. Або Никитиха, уже его замуж вышла за Никиту, Никитиха называли, отакое. Так от я уже не помню, как его отца звали, Ивана, а зв… а мать помню, потому что не было. А мать была, но называли Федориха, потому что муж у нее был Федор.
Фьодор.
Ну, уже никого я не помню. Только мать, полная такая, круглая женщина. А и отець, отець случай, когда я прибег у сенцы, дак я в обморок чуть не упал, когда она сказала, нема Ивана, умер осьо. Ну, кричал не своим гласом, прибежал домой кричал, дак меня… Я думал, шо отец меня отшмаргает за то, что я так кричал. И всё, умер Иван мой друг. Отак.
А у вас у сім’ї ніхто не помер? У вашій сім’ї?
Да нет, у нас, слава Богу, потому шо, во первых, ходил в Белоруссию, поддерживали, а кроме того бабушка Лукерка жила, мать, отца моего мать, отдельно. Была невеста, сын погиб на фронте, и был там еще хлопец чи два. Но йих не трогали, не грабили. Корова у них была. И бабушка нам приносила иногда картошку, а как. Когда невеста пойдет по воду, дак бабушка картоплю сховае в грязищу в сапоги. Сюда, как вам сказать, под кофту, а потом же, бо вона боялась невестки, а потом говорит: «Пойду Андрея проведаю». И приходит до нас, ну, и там еще зимой, говорю, весною нихто нам не помогал. Ну, бачите, потеплело, дак, мать, матка и батька ходили в Белоруссию по очистки. Смердюков варили. Ну, и я уже пацаном стал, я… Потом уже вода збувать начала, щавель появился. Подорожник я рвал, всё. Спасал, я был боевой такой, знаете. И потом я сочувствовал вот, трое детей пухлых. Матери нет, я отца в Белоруссии, и там семеро дет… десять дней. Но я духом не падал, я рано вставал и бежал. То рыбы поймаю, то щавлю нар… Лободы, и готовил, кормил йих. От токо от всю жизнь я, чесно говорю, почему-то я такой, не такой как надо. Я вспоминаю этого дедушку. Я его вроде как виноват о том, что он умер рано. Борщу надали в миску, и я его не мог накормить, он уже… принес, дак он уже мертвый был. Отак, и все.
А ви кажете там бабушку вашу не розкулачували, нічого не забрали, а чого?
А их не тронули, потому что хлопец несовершеннолетний, а тем более он каже, что на первый день Пасхи въезжал пахать на поле. Понятно? Значить он поддерживал этот строй. Семнадцать лет якобы комсомолец. Поняли? Во-первых. Во-вторых, две женщины и он несовершеннолетний, дак у них и не было ничего, никакого… Ка-корова только была, а так я не помню, шоб кони были там или…
А, а оцей хлопець, шо ви кажете сімнадцять лєт, це брат вашого батька чи чий він брат?
Да, это брат моего старшего, моего отца старший брат. Он во время войны погиб где-то…
Я не знаю какая война. Факт тому, что эта невеста осталась, как говориться, без мужа и этот хлопец без отца. Помню, такой белобрысый такой был хлопец. Его что-то сагитировали. Нас позорили, что «ваш ушёл». Агитировали специально против религии, а собрали таких хлопцев… Тоже колхоз начался, а на первый день Пасхи поехали пахать на поле, да. Специально! Пасха — это святой день, а они поехали. Вот так.
І у них тоді нічого не забирали?
Агитация была, агитация против религии. Вот такая штука. Вот, ну такое событие очень тяжёлое конечно, но очень смутное, потому что начали ломать и религию, и строй..
У вашому селі багато людей померло?
То я не знаю, там 36 человек чи шо вроде казали, но кто их считал? Хотя село небольшое, может дворов восемьдесят или сотня, и все.
А 36 — це їх в тому погребі поховали?
Та нет, кто куда как. Я же рассказывал, когда вишни рвал, как кто-то прикопал уже белые такие косточки чи с ноги, чи с руки и тряпки лежали. И я тикал, как сумасшедший, бежал оттуда.
А чи чули ви про магазин торгсин в 1933?
Как?
Торгсин?
Я не понял.
Магазин торгсин знаєте що це таке?
А я слыхал, но я не знаю. Близко не знаю, близко не знаю. Но торгсин был. Тогда золото как-то принимали, говорили, что давали муку. Ну вообщем золото принимали на съедобное что-то. Ну то в городе, у нас в селе такого не было. Я слыхал только. Все было в городе там. Кто-то продавал чи козу, чи овцу. Тоже были случаи такие, что купил, привел ее во двор, «на привяжи» говорят, а его бах, убили этого, что продавал и забрали козу. Когда начали осматривать, то в подвале там целый цех готовой пищи с этого, с человеческого мяса. Вот так, чи колбачу, чи холодец варили. Костей, говорит, куча.
Так це у вашому селі було?
Нет, это в городе, в городе, кто продавал козу, понимаете? Так в селе слыхал, что в городе такой случай был, понимаете. В себе не было такого. Были такие случаи, что один посадили картошку, ну как ее, очистки посадили, а горбатенький хлопец, я не знаю, лет может десять-двенадцать копал. Дядька посадил. Так он его поймал и взял, бросил через забор так, что вниз головой убило. Вот, что копал картошку на огороде. Отако было такое.
А як ви думаєте, чому був голодомор? Був неврожай?
Неа, я вам говорил, что было хлебозаготовка, викачка зерновых. Так объясняли. И отдавали якобы немцам что. Договор был торговый такой, заготовка зерна. От так выкачали все и все. Даже были случаи, что муку под лед ховали в воду и там находили все. Как специально, крыша из соломы палками, говорят, штурхалы, шукали. Там, где зерно были два килограмма так шукали. А з железными палками ходили. Я издалека видел бригада шла человека три, наверное, ну они до нас не дошли, повернули, пошли во двор. Там Кондрат, дядька Кондрат был. Палки железные загоняли в землю, шукали яму. Такая палка, как палец. Все забирали съедобное.
А можна було говорити, що був Голодомор, що люди голодували? При совецкой власти можна було про це говорити?
Все забили. Нет, никто не вспоминал. Никто. Все, как умерло. Говорили только так, наедине и все. Говорили, но опять же все сворачивали «это Сталин виноват, что значит…
…якоби он рассердился на украинцев». Не было такого, Сталин это сделал и все. И никто ничего не судил. Все ушло, все.
Так і ви забули? Ви тоже забули про це? Чи ви боялись може розказувать? Можна було про це говорить? Вы могли так просто обговорювати з вашими ровесниками?
Я вам хочу сказать, что я лично ушел с села. Сколько мне там было, пятнадцать или четырнадцать, я спасся от этого всего, потому что в селе дальше продолжалось, недостаток большой, хлебом не наедались. Я ушел, я нашел свой путь, мне повезло. Знаете почему повезло, хоть и трудно было. Я уже говорил, что под лодкой ночевал, вшей кормил не дай бог, а вот там я ночевал ещё вспомню, когда уже работал на макаронке пацаном. Так там жомовая яма, где мешкотара, ходил «клопы меня сожрали» и чего-то руки до сих пор ноют. Да, а чего это клопы позалазили. Мешкота, знаете там.. Так я побег на медпункт, они посмотрели: «Где ты ночевал?», там, «То тебя там клопы сожрали!». Ну разговора не было абсолютным образом. Ми радовались тому, что наелись хлебом кое-как после голодомора. Мы радовались, что мы живы остались. Мы увлечены были жизнью и тем, что, как говориться, была уже крыша над головой и все. А потом мне сказали, чтобы я перешёл с макаронки на музыкалку учеником, музыкальная фабрика. Так с Иваном дружил, на окраине города ночевали у тетки, но у этой тетки муж суждений, но пришел какой-то дядя, жених, и говорит прогнать их отсюда. Она прогнала с коридора куда, в сарай. Ну в конце-концов, а телогрейка одна на двоих. Уже трава малой была, так он телогрейку с меня снял и у меня двойное воспаление легких. Вот так я лечился месяц. Так, а потом меня поселили в общежитие, понимаете? Ну и там поддержку дали значит мне. Я вышел, как говориться, в люди. Я был, все вымышлено было, всякие политики, все. Я был радий, что я живой остался, во-первых, и что я в общежитии жил и работал на штоке, работал, рабочим на музыкальной фабрике. Вы не знаете, как мы жили. Я брал буханку хлеба на день, но большая, четырехугольная. Завтрак у нас был в общежитии. Кипяток был, кипятильник электрический. Так вот кружку кипятка берёшь, а на шесть человек комната, на столе соль стоит, солянка, на борт кружки посолил и хлеб, полбуханки хлеба и кипяток, а обед уже в столовой: борщ и каша там, а пришёл понимаете с работы… ходить. Уже той костюм старый был, что на макаронке приобрёл. Вот. И пошёл, да, ну хоть голодный, но зато был духовой оркестр и пожалуйста на танцы, пошел и уже забыл, что ты голодный, всё.
Оператори: Михайло Шелест та Олег Сологуб
Фотограф: Валентин Кузан