- Дата запису: невідомо;
- Місце запису: невідомо;
- Хто записав: Вьюн Анатолій Афанасійович;
- Респондент: Вьюн Анатолій Афанасійович, 1927 р.н.;
- Оцифрування рукописів свідчень: Назарінський Руслан Олегович;
Під час Голодомору-геноциду 1932-1933 років респондент проживав в селі Горянівське, Дніпровського району, Дніпропетровської області.
(при розшифровці матеріалів, збережено мову респондента)
Поверьте, дети, тяжело и не очень хочется возвращаться к этим трагическим воспоминаниям, которые пережил наш Украинский народ. Не хочу задавать риторические вопросы: Кто виноват? Что делать? На эти вопросы достаточно исторических и мемуарных документов и Вы должны их знать, чтобы понять кому это было нужно, и как это делалось на самом деле. В моих воспоминаниях нет ни одного момента выдумке, или художественного вымысла (не до того было тогда, да и сейчас нет нужды что-то искажать). И так, было мне к тому времени 5,5 лет, брату 4 года; Мы своими умами чувствовали, что надвигается трагедия голода, какого-то лиха, но как это будет выглядеть, не могли представить. И вот настал день, когда мы с братиком попросили кушать, а бабушка заплакав, сказала, что сейчас сварит кабак с бураком и даст нам покушать. Мы потребовали к кабаку и бураку положенные нам хлеб и молоко… Но нам сказали, чтобы мы обождали, но нам опять вечером дали один кабак., бурак, две сушенных вишенки, но хлеба и молока опять не было. Наши требования, хотя бы о хлебе не были удовлетворены. Мы с братиком целую ночь прождали утра в надежде покушать. Прошла ночь, настало утро… Но было тоже… Мы так и не получили хлеб и молоко. Мы и не знали, что нашу корову забрали за несдачу мяса государству. А было так. Крестьяне не хотели идти в колхоз. Не отдавали свою землю, лошадей, коров, овец, свиней в колхоз, было жалко свою живность, а план поставок колхоз должен был сдать государству, а колхоз не мог этого сделать. Тогда государство обложило крестьян продовольственным налогом, т.е. каждое хозяйство должно было сдать государству мясо, молоко, хлеб, овощи и даже куринные яички. Кто этот налог не выполнял у того забирали всё это силой. Кто прятал зерно, овощ были спецотряды которые спрятанное отыскивали и забирали до зернышка без жалости.
Были частые случаи, когда приходил отряд по изьятию «излишков» продовольствия, а семья в это время кушала, то пищу выливали на пол, не щадя даже детей. Говорили так, что если сварили галушки или кулеш, значит у вас есть мука или пшено, здавайте нам, а то грузим вас в Сибирь. И грузили зимой полураздетых детей и женщин на сани увозили эшалонами в Сибирь тысячами, вернулись единицы. Если мать одевала две юбки, или лишний платок всё это без жалости с женщин срывалось, а детей вынимали с одеялец. О том, чтобы взять на дорогу продуктов небыло и речи. И вот, когда приходили к нам искать «излишки» продуктов, мы с братиком голодные и замершие мы не плакали т.к. боялись, что что за это заберут у нас маму или бабушку, кошку Мурку, которая утром и вечером приносила домой по воробью, а ночью спала между мной и братом, согревая нас, замерзших и чуть живых от голода. Уважаемые слушатели, взрослые и дети, очень много трудных и трагических моментов пережил я, и войну и потери родных и товарищей, много раз было и страшно и невмоту, но такого угнетающего страха за то, что у нас заберут маму и бабушку и некому некому нам будет давать кабак, буряк и топить печь больше у меня в жизни не было. НИКОГДА. Люди от голода ходили, как привидения, безразличные к своей участи. Дети, как скилеты – кожа и кости, небыло у них сил протянуть ручку за подаянием. Кусочек сырого буряка или кабака было фантазией, да и давать – то было нечего, в то время в кладовых колхоза был хлеб, масло, крупы, но выдавать это запрещалось, запрещалось под страхом расстрела, и стреляли председателей колхозов за жалость к голодным. Было съедено все: собаки, кошки, воробьи, вороны, ракушки в речке, бурьян, початки от кукурудзы без зерен, кора на деревьях, а зима стояла суровая. Кончились буряки, кабаки, о хлебе мы уже и не мечтали. Не плакали – бесполезно. И вот бабушка забрала нас и повела в поле выгребать из-под снега колосочки мышия. Есть такая трава. Мыши, чувствуя голод заготовили на зиму возле своих норок кучки этих колосочковю И вот люди отыскали и отрыли из-под снега и мышинную еду, но что это был за суп! Без зажарки на одной воде. Но очень вкусный. А потом было чудо! Мой дядя служил в Красной армии – и вышло постановление: семьям красноармейцев выдать по 4 кг. муки, 4 кг. крупы и 0,5 л. масла. Это было несказанное богатство. Пошла бабушка это богатство получить. Но нашлись чиновники, которые сказали, что не по 4 кг. муки и крупы, а по 4 фунта, а это = 0,4 кг. И никто ничего не доказал, а были очень рады. Был какой-то суп с маслом. А люди умирали десятками – сотнями их свозили на кладбище и зарывали в общей могиле штабелями, как солдат на фронте.
Голодом люди были доведены до иступления, и началось людоедство. Настоящее. Люди ели людей. Потерявшие от голода человеческий облик, родители ели своих детей. Я не придумал, нет придумать такое, смертный грех и святотатство. Недалеко от нас жила многодетная семья. Было у них то-ли 6, то-ли 7 детей, точно не вспомню и фамилий их не буду называть, но они сьели 6 или 5 детей и только девочка 13 лет Варя заподозрив неладное убежала ночью в камыш просидела там несколько дней, и когда замерзла и стонала её оттуда извлекли и отдали в колхозный детдом, был уже такой, для умирающих сирот. Варя выжила, но с ненормальной психикой. Работала почтальоном и во время войны имела обьязанность разносить родным похоронки на погибших на фронтах. Когда мы с братиком лежали в забытье, опять последовало чудо. Отец заработал в совхозе 12 буханок кукурузного хлеба и передал семье, и мы увидели хлеб, то я сказал маме, чтобы она сдала продналог на хлеб, то я сказал маме, чтобы она сдала продналог на хлеб, а нам за это разрешат сьесть по кусочку, а если не сдадим, то у нас всё заберут и мы будем голодные и будем болеть и в детдом не хотим идти, а если пойдем то заберем с собой кошку и она нам туда будет носить горобцов, а вы будете голодать. Мы так усердно просили сдать продовольственный налог, что бы нам оставили сьесть хоть немного хлеба и так нам хотелось, чтобы это сделали, что мама заливаясь слезами сказала, вот поедите вы и бабушка пойдет сдавать продналог. Но, вы верите, что мы не плакали, небыло слез. Была увереность в том, что мы сейчас что-то сьедим и не будет жгучей потребности что-то сьесть. Мы были взрослыми и серьёзными. Помогал продуктами изредка и дедушка, мамин отец, он был кладовщиком в колхозе, но за воровство стреляли. Приносили то суп, то стакан зерна. Рискуя жизнью ходил пешком в Днепропетровск 65 км., и там за золото покупал в магазине (торговля с иностранцами. (торгсин назывался магазин). Покупал какие-то продукты и давал внукам. Но всё это было крохи, а голоду не было конца, а люди от голода лишались рассудка, а государство во главе с коммунистами смотрели на это голодное безумие, а амбары были полны хлеба и других продуктов, а Кремль наказывал безвинный народ, детей. Мы уже не просили с братиком кушать, а тупо смотрели, как родители толкут просяную солому до «муки» и пекут из квашенной капусты лепешки обкатанные в этой «муке» без масла, горелые до угля. Ели молча. Люди откапывали с могильников павший скот, разлагающийся и ел. А потом нам повезло. Отец устроился на работу в ДН-ске. Начал получать продукты и забрал нас в ДН-СК. Был холодный январь 1933 г. 32 км. до станции нас нес с братом дедушка, а мы замерзшие, голодные, завернутые в какую-то одёжку (тогда дети носили старье, курток и свитеров не было) фуфайки старые, ботинок вообще и не видели. Попросились к людям переночевать, ели живые, а у людей ничего, ничего нет, и вот что врезалось (последнее) в мою память. Голодную, помутневшую от голода и холода. Сидит возле печки дедушка старый и весь седой, опухший от голода (пухлых мы знали) возле него двое деток, а он толчёт в ступе кукурузные кочаны, пустые без зёрен, мочит их в воде и даёт деткам, а они едят и смотрят на него безумными глазами. Расположились мы ужинать, т.к. отец передал нам хлеба и еще кое-что. А дети и хозяева не просят у нас ничего. От харчей таких, думаю, онемели. Была с нами учительница, подруга родителей, зав. Районо, и вдруг достает буханку хлеба и ветчину (парт. Паёк). Разрезает, ложит по кусочку на хлеб и всем раздаёт, а хозяева оторопели и боятся брать. А потом они упали ей в ноги и начали ей целовать ноги. Это незабываемая картина стоит у меня в глазах до сих пор и до сих пор я не ел ничего вкуснее. Фамилия этой учительницы Маслюк Лариса Александровна. Она жива ей 96 лет. Мы пишем друг другу письма до сих пор. Вот так и прошло всё. Прошел и кошмар голодомора, но нельзя забывать этого, хотя и минуло с того года 60 лет. Поверте, и безумие исскуственного голодомора, и людоедство всё это было и не в моих воспоминаниях надуманного и выдуманного. Всё это было и да минет Вас чаша сия страшная. Пусть Вам не приснится это в страшном сне.