- Місце запису: невідомо;
- Дата запису: 2008 р.;
- Хто записав: Савченко Костянтин Васильович;
- Респондент: Пономарева Надія Василівна, 1918 р.н.;
Під час Масового штучного голоду 1921–1923 років проживала в місті Зінов’євськ (нині Кропивницький) Зінов’євського (нині Кропивницького) району Кіровоградської області.
(Свідчення передано російськоюмовою)
Мне 90 лет. В моей жизни были ужасные события: война 1941–1945 годов и три голодовки 1921–1922, 1932–1933 и 1947 годов. Даже после многих прошедших десятилетий война и эти голодовки связаны у меня с очень тяжелыми воспоминаниями, поэтому говорить о них без внутренней боли трудно. Наверное, у всех, кто пережил эти времена, есть какие-то моменты жизни, которые никогда не будут забыты. Расскажу о некоторых трагичных эпизодах прошлого, так как об этом следует знать всем, чтобы не допускать малейших причин для подобных ужасов в будущем. Даже сейчас, когда я это вспоминаю, трудно поверить, что это было со мной и что это действительно было. Но… так было.
Мой дедушка работал мастером на железной дороге. Во время работы он погиб в катастрофе. После этого бабушка со своей дочкой, моей будущей мамой, и с одним из своих сыновей переехала в город Зиновьевск, ныне Кировоград (Украина). Моя мама была без образования, так как её юные годы прошли в постоянной работе дома. Она была белошвейкой, шила бельё.
Первая голодовка 1921–1922 годов застала нас в Зиновьевске. Мне было 3 года, моей сестре было 9 лет, а нашей маме 34. Мы жили в обветшалом доме, в землянке. Пол был земляным, стены были из глины, а крыша – из соломы. В сильный дождь крыша протекала, мы подставляли тазики и вёдра. Спали на печи. Жили бедно, денег для ремонта дома не было. Хотя я была тогда совсем маленькой, до сих пор некоторые события отчетливо запечатлены в моей памяти. Иначе как трагическими их не назовешь.
Голод 1921–1922 годов мы пережили благодаря американским столовым для детей. Одна из таких столовых была в центре Зиновьевска, куда мы регулярно ходили пешком из Ново-Алексеевки, где жили. В столовой давали продукты преимущественно из маиса: лепешки, каши, супы, чай. Взрослых не пускали. Выносить продукты из столовой не разрешали – почти всех на выходе обыскивали. Лепешки для своей мамы я прятала в своих рейтузиках с резинкой, и мне удавалось их выносить. Мама ожидала нас с сестрой возле столовой. Однажды, ожидая нас, мама ела сырую свеклу, к ней подошёл незнакомый мужчина и спросил: «Дама, почему вы едите сырую свеклу без хлеба? И почему вы здесь?» Мама ответила, что она ожидает своих двух детей. Он сказал, что принесёт ей хлеб, и спросил, будет ли она здесь завтра. Как обещал, назавтра он принёс хлеб, которого нам хватило на несколько дней.
Однажды мы шли из столовой домой. В районе 1-й больницы на земле сидела женщина с ребёнком на руках. Мать и ребёнок были мертвы. Рядом стояла открытая сумка. В сумке был хлеб. Моя мама взяла хлеб, и мы пошли дальше, домой.
Недалеко от нашего дома, в районе крепости, был расположен дом для душевнобольных. Однажды ночью мы услышали громкий крик. Мама вышла и потом нам рассказала, что увидела полураздетую женщину с распущенными длинными волосами. Она бегала в нашем дворе и кричала, чем очень испугала нас. Затем она убежала. Утром мама нашла во дворе красивую одежду, которую продала на базаре, и мы смогли купить хлеб. Затем мы узнали, что у этой женщины умер ребёнок, отчего она и сошла с ума. Такие случаи были частыми.
Мама говорила нам, чтобы мы меньше бегали и меньше ходили, а больше лежали на печи, – тогда не так сильно вспухали животы и не так сильно мы хотели есть. Ели суп из травы…
Между голодовками 1922 и 1932 года в Зиновьевске еды было мало, а часто её не было совсем.
Водопровода в нашем доме не было, и мама носила воду в вёдрах на коромысле из водопроводной будки, которая была от нас в двух или трёх кварталах. Я ходила с мамой по воду как на прогулку, но она не разрешала мне брать для воды даже бутылку, как и не разрешала ходить с ней на базар: «Базар для тех, кто не хочет учиться». Рядом с водопроводной будкой, в угловом доме жила семья Гончаренко. Дядя Гриша угощал меня конфетами, когда я учила и декламировала его стишок о том, каким будет свет через тысячу лет. Запомнить его было трудно, но каждый раз, когда мы с мамой ходили по воду, дядя Гриша радовался моей декламации и заучиванию стишка, угощая конфетами. Детей у них не было, и на праздники они приглашали нас с сестрой в гости. Угощали вкусно и много. Мне было года 4, и вопросы я задавала в соответствии со своим возрастом. Стихотворение помню почти полностью до сих пор.
Каким будет свет через тысячу лет
Теперь, когда мы, наконец, свергли гнёт старой власти,
Когда исчезают былые напасти,
Когда электричество в городе и в лесу,
И когда мировая революция в мире на носу,
То и посмотрим, во что превратится свет через тысячу лет:
Во-первых, не должно быть ни маленьких, ни больших,
Ни толстых, ни худых,
Во-вторых, ни ленивых, ни трудолюбивых,
Ни уродливых, ни красивых, –
А все от начала до конца,
От пятки до лица,
Так сказать, одной мерки.
Тогда будут заботиться о них акушерки:
Как только появится на свет
Маленький октябрёнок-пистолет,
Сейчас же его ловко в машинку, в формовку, –
Там убавить, там добавить, а там сократить.
Так в формовке и растить.
И когда он вырастит, то наверняка можно утверждать,
Что будет по всем нормам совпадать.
Тогда я не понимала, как он будет спать в формовке, из чего формовку делали. Часто рассказывала этот стишок посторонним, и всем, кто слушал, было весело. Сестра говорила, чтобы я никому не смела рассказывать этот стишок, т.к. посадят в тюрьму как вредного элемента. Я не понимала, что такое элемент. – «Глупые вопросы не задавай. Это сказка», – говорила сестра. «Какая сказка, туда детей помещают», – серьёзно отвечала я. – «А в тюрьму детей не сажают». Сестра пыталась убедить меня, что тогда нашу маму посадят, а я отвечала, что женщин не сажают. «Всех сажают», – был ответ.
В школу я пошла в 8 лет, в 1926 году. Стала получать стипендию имени Крупской, 30 рублей в месяц, плюс выдали обмундирование, как в детских домах: куртка и мальчишеская шапка из малюскина чёрного цвета и мальчишеские ботинки. Школа была на расстоянии примерно одного километра, но хорошей дороги не было, всегда осенью и весной было очень мокро, мои ботинки промокали насквозь. С сестрой в школу мы ходили по очереди, так как у нас была только одна пара ботинок.
Нам, живущим в 21 веке, известны преступления Гитлера. Также нам известны преступления советских диктаторов против своего народа – это террор, трибуналы, расстрелы «врагов народа», лагеря, переселения в Сибирь, искусственно созданный голод. Это миллионы и миллионы смертей. Мы должны помнить об этом так же хорошо, как мы помним о Победе в 1945 году. Это память жизни.