- Місце запису: невідомо;
- Дата запису: 2008 р.;
- Хто записав: Савченко Костянтин Васильович;
- Респондент: Пономарева Надія Василівна, 1918 р.н.;
Під час Голодомору 1932-1933 років проживала в місті Зінов’євськ (нині Кропивницький) Зінов’євського (нині Кропивницького) району Кіровоградської області.
Мне 90 лет. В моей жизни были ужасные события: война 1941–1945 годов и три голодовки 1921–1922, 1932–1933 и 1947 годов. Даже после многих прошедших десятилетий война и эти голодовки связаны у меня с очень тяжелыми воспоминаниями, поэтому говорить о них без внутренней боли трудно. Наверное, у всех, кто пережил эти времена, есть какие-то моменты жизни, которые никогда не будут забыты. Расскажу о некоторых трагичных эпизодах прошлого, так как об этом следует знать всем, чтобы не допускать малейших причин для подобных ужасов в будущем. Даже сейчас, когда я это вспоминаю, трудно поверить, что это было со мной и что это действительно было. Но… так было.
Наши соседи помогали нам, пока их не «раскулачили» в 1932 году и всю их большую семью не выслали в Сибирь, в лагерь. С младшими детьми, Катей и Розой, мы дружили. Мы – это я и моя старшая сестра. Хотя у соседей было большое хозяйство, хозяин был зажиточным, он всегда работал вместе с рабочими, хорошо платил им, рабочие были довольны. Мы жили на окраине, раньше за нашими домами были целинные земли, пустырь. Сосед «освоил» эту землю, стал собирать хороший урожай. Когда хозяйка нас видела, она звала нас и всегда угощала своим хлебом. Когда она готовила для продажи кур и гусей, то давала нам натопленный жир – это для нас было хорошим питанием. Они часто отдавали ненужную одежду маме, мама перешивала её для нас. После того как советская власть «раскулачила» все зажиточные семьи, все стали жить крайне бедно.
В школе всем школьникам предоставляли бесплатно питание на 1-й и 2-й смене: чай и кусочек чёрного хлеба. Поэтому я домой не ходила, а оставалась на 2-ю смену, чтобы повторно получить тот же обед. Так делали ещё несколько человек. В школу я ходила не каждый день из-за ботинок, которых у нас с сестрой была только одна пара, к тому же они были большого размера, так как выбора тогда не было.
Хотя я была школьницей, мне удалось поступить на работу ученицей. На всю мою зарплату мы купили шерстяной платок, из которого мама пошила сестре пальто, так как сестра уже училась в техникуме.
Зимой, во время второй голодовки 1932–1933 годов, когда мне было 14 лет, в нашей комнате от голода умер дядя. У нас дома он бывал не часто, но всегда помогал, как мог. Он любил рисовать, играть на корнет-пистоне, мандолине, и мог рисовать кистью, удерживая её пальцами ноги и одновременно играя на мандолине. Мама похоронила его в «снежной» могиле – так тогда делали все. Ни у кого не было сил копать яму. Землянка наша завалилась на бок, мы жили у соседки, через один двор. Мне нравилось, как её дочь играла на пианино. У моей сестры был небольшой золотой медальон, подаренный дядей. Его мы выменяли на пшено в «Торгсине».
Для всех нас, особенно для мамы, была неожиданностью находка на нашем дворе золотого кольца, которое мама поменяла на мешок муки. Эта мука на некоторое время стала для нас спасением. Мама не спала ночами, шила на продажу куклы из оставшихся кусочков материи, а мы набивали их шелухой. С утра на базаре мама выручала немного денег. Красивые кофточки её пошива были на всех продавщицах базара.
Ещё один мешок муки достался нам случайно. Нашу маму хорошо знала учительница из школы, доверяла ей и попросила взять на хранение один мешок муки. Все знали и видели, как бедно мы жили. Когда к нам в дом заходили для конфискации, то были недолго – видели, как мы жили, и шли дальше. Учительница не приходила за мукой, и мама пошла к ней домой. Оказалось, что учительницу отправили в Сибирь в эшелоне. Мы снова делали «затируху» из муки.
В 1933 году наша мама стала работать на кондитерской фабрике – она зашивала дырки в мешках. Перед ремонтом она тщательно вытрушивала мешок и собирала крошки – это были крошки от пряников. Пока мама работала там, эти крошки спасали нас от голодной смерти. Опухали ноги и животы, поэтому мама заставляла нас лежать неподвижно, чтобы мы меньше хотели есть. Помню, когда пальцем слегка давили на кожу ноги или живота, то оставалась ямка на теле на некоторое время, ямка сразу не исчезала. Мама говорила, что опухоль (так она называла отёк) не должна дойти до сердца, иначе мы умрём.
Летом мы косили траву и меняли на небольшую крынку молока с мешочком ржаной муки. Часть заработанного молока отдавали второму нашему соседу, учителю музыки, который учил нас петь. К нашему большому горю, он не выжил. Картошки не было. Делали «затирку» из муки на воде, она была горячей, вкусной, солёной. Чай заваривали из веток вишни и листьев малины.
Особенно тяжело вспоминать тот день, когда мы пошли проведать наших подружек-одноклассниц. Когда никто не отозвался, мы зашли к ним в дом и увидели всех мертвими… взрослых и детей. Больше в гости не ходили. Уехать куда-либо мы не могли – было запрещено властью, да и возможности у нас не было. Когда я всё это вспоминаю, мне кажется, что я снова там, и снова голод…Очень тяжело… Достаточно вспоминать.
Через много десятилетий стало известно, что изъятое зерно было продано другим странам.
Увиденное и пережитое мною во время голодовок можно сравнить только с тем, что я видела и испытывала во время войны после Сталинградской битвы: поля, до горизонта усеянные трупами германских и советских солдат. Трупов было так много, что их не успевали хоронить. Я смотрела на весь этот ужас в 1943 году из движущегося эшелона, при возвращении из эвакуации в Сталинград для его восстановления. Поезд шёл очень медленно, с долгими остановками. Эта картина была перед глазами от посёлка Гумрак (в Гумраке осталась одна торчащая печная труба) до нашего прибытия в полностью разрушенный Сталинград. До станции Гумрак нам сказали поесть, так как потом мы будем не в состоянии кушать из-за запаха разлагающихся трупов… Это было жутко.
Нам, живущим в 21 веке, известны преступления Гитлера. Также нам известны преступления советских диктаторов против своего народа – это террор, трибуналы, расстрелы «врагов народа», лагеря, переселения в Сибирь, искусственно созданный голод. Это миллионы и миллионы смертей. Мы должны помнить об этом так же хорошо, как мы помним о Победе в 1945 году. Это память жизни.